Тайна «Железной дамы» - Страница 70

Когда потертый котелок Делина исчез в толпе среди прочих головных уборов, Иван Несторович вышел из укрытия, отряхнул рукава редингота и поспешил обратно в лабораторию. Но на набережной Монтебелло передумал и сел в омнибус.

Запряженный тройкой уставших лошадок, городской двухэтажный экипаж неспешно тащился вдоль набережной, унося его к Выставке на Марсово Поле. Потерянный, с упавшим сердцем, Иван Несторович сидел, прижав к груди бювар, глядел на носки своих ботинок и раскачивался в такт хода омнибуса по каменным и деревянным мостовым. В голове горела одна мысль: «Завтра может не настать». И для него, и для Ульяны, а тут еще и Кирилл Маркович следом увязался. Совсем измучил бывший исправник Иноземцева. Да жалко было его. Видно, что сам не свой Делин с тех пор, как лишился чинов и должностей. Был начальником уездной полиции, а стал охотником за невидимкой.

В нескольких шагах от Иенского моста он сошел и вместе с толпой поплелся ко входу на Выставку. Никого и ничто Иван Несторович не видел и не слышал, задрал голову и глядел на железную кружевную красавицу, пока его кто-то не толкнул локтем.

– Поживее, любезный, – прошипел молодой человек, который случайно налетел на доктора и едва не сбил его с ног.

Пришлось отойти в сторонку. Юркнул под башню, уселся возле фонтана и замер, любуясь лабиринтом стальных прутьев, уходящих куда-то в небеса. Там на самом верху, быть может, прячется Ульяна, сидит за столом, чертит.

Только спустя час он вспомнил, что она ведь на вокзал Сен-Лазар укатила. Поднялся, поплелся к выходу, не зная, что и думать. То ли обманула опять и в Америку сбежала, то ли ночью сегодня какое-нибудь светопреставление все же случится на улице Мурильо.

И где это? В каком квартале?

Хотел было спросить первого попавшегося прохожего, но вдруг страшно стало. Испугался, как ребенок, что выдаст себя этим вопросом. Решил, что лучше вернуться и терпеть Делина, чем без дела во власти унылых дум бродить по улицам.

Усталый, с гудящими ногами, он ступил на крыльцо лаборатории. Пока шел по Сен-Дени, небо заволокло тучами, и тотчас же стал накрапывать мелкий противный дождик, вскоре превратившийся в непроглядный туман. Фонари еще не зажгли. К счастью, никто не поджидал в клубах морока у двери. Радуясь, что в сумерках его фигура не видна, тихо вставил ключ в замок. Вошел и первое, что сделал, – заперся изнутри.

Проходя по прихожей мимо распахнутой двери комнаты, которую он превратил в приемную, вдруг ни с того ни с сего вспомнил про луноверин в шкафце с лекарствами, что должен был служить вечным ему напоминанием о торжестве разума над химическими процессами в человеческом теле. Мимо прошел, на несколько ступеней вверх по лестнице поднялся, потом невольно вернулся и раскрыл створки первого ящичка. Темного стекла бутылек содержал десять злополучных граммов проклятого яда. Тут же и шприцы лежали под чистой полотняной салфеткой. Дрожащими руками он принялся изготовлять раствор.

– Один раз, – шептал он. – Один-единственный раз. Хоть мысли в порядок привести, во всем разобраться. Ни сил, ни решимости, ничего поделать с собой не могу. От одного раза ведь худого не случится? Перед важным делом нужно быть в форме.

Он отмерил сантиграмм, потом добавил еще полсантиграмма. Маленькие стальные весы грустно скрипнули пружинкой. Вдруг нахлынуло горькое воспоминание – стоит он на коленях посреди комнаты в бюловской усадьбе, руки по локоть в грязи, рубашка разорвана и дрожащими пальцами себе впрыскивание делает. Омерзительное зрелище.

Нет!

Решительно всыпал порошок из чашечки весов обратно в бутылек, плотно закупорил пробкой, спрятал и шкафчик на ключик запер.

Поднялся наверх, закутался в редингот, уселся в кресло. За окнами зажглось наконец уличное освещение, и на стены легли тени от частых рей жалюзи. Можно было и у себя свет включить. Но Иноземцев подниматься не стал. Странное состояние на него нашло, как будто даже лихорадка. Морозило, а щеки горели, на сердце неспокойно.

Уже вечер, Ульяна обещала ведь сама его найти. Где же ходит, проклятая?

«Да не придет, – тут же сам себе отвечал, – не придет, укатила она навсегда в свою Америку, поезда грабить верхом на лихом коне».

Через полчаса Иноземцев встал и спустился в приемную. Стараясь мыслей совестливых в голову не пропускать, он быстро приготовил раствор и вобрал его в маленький шприц. Засучил рукав редингота, расстегнул было манжету, но совесть вновь остановила его. Длинная, гадливая тень нависла над ним, молчит, смотрит с укором пустыми, черными глазницами.

Иноземцев укутал шприц в салфетку, сунул в карман и вместе с ним поднялся на второй этаж.

Мысли лихорадочно завертелись. Что бы?.. Что бы такое сделать, чтобы отвлечься от гибельной страсти, вдруг за столько лет нахлынувшей нестерпимым приступом? Он ощущал, как ломит кости, как ноют мышцы. Три года такого не было! Три года…

Потянулся к керосиновой лампе, засветил ее, сделал язычок пламени едва заметным, придвинул стул к столу, сел, достал тетради. В кармане точно грелка с горящими углями лежала, а не шприц с луноверином.

«Слабый я человек, – пронеслось в голове, – всего-то я боюсь. И ее боюсь, и идти к барону боюсь, инъекцию, и ту боюсь сделать… Сам в себе не уверен, знаю ведь наперед, что худое будет, – стоит только раз попробовать – все, не остановлюсь ни за что. Ведь не появись тогда на пути моем Бюловки проклятой и Ульяны с ее фокусами, гнил бы сейчас где-нибудь на Охотинском кладбище. Так просто от луноверина бы не отделался… Получается, что и вправду она вселенское равновесие восстанавливать на землю явилась, вразумлять слабые умы, мудрости обучать. Фея добрая Ульяна Владимировна, ангел-хранитель. Иногда ангелы, они такие…»