Тайна «Железной дамы» - Страница 32

– О смерти Ромэна Виктора Лессепса ничего не написали? Я полагаю, сейчас эта тема важнее?

Заметив, что доктор и без того на грани, вот-вот разразится негодованием и едва сдерживается, комиссар принялся извиняться.

– Ради всех святых, не обижайтесь на нас, – воскликнул он. – Всем отделом мы в полнейшем недоумении. Самая таинственная личность ученого мира, о которой никто и ничего ни сном ни духом… да третий день во всех газетах на первых страницах. Сами понимаете, этот светский раут, на котором вы вдруг принимаетесь исповедоваться, потом ваше исчезновение, взрыв, произведенный мальчишкой, что ходил к вам на частные уроки. Уроки химии, между прочим. Невероятно! Какая муха вас укусила?

«Лучше бы вам ее не знать, эту муху», – пронеслось в голове Иноземцева. Тем не менее он продолжал стоять, с ненавистью глядя на комиссара.

– Ладно, будет мне, – поднял руки Ташро. – Не мое это дело. Обыск показал, что вы невинны как младенец, ни чертежей, ни образцов, да и Лессепс за вас заступался. Что поделать, стечение обстоятельств. Прошу простить. Давайте быстренько все ваши приключения запротоколируем, а потом с мадемуазель Боникхаузен свидание устроим. Месье Герши мне уже все рассказал. Это очень хорошо, что вы следствию решили помочь. А то знаете, не каждый раз встретишь столь молодых, привлекательных барышень, случайностью в такую историю втянутых, да еще и по молодости, неопытности от всех шансов на спасение отказывающихся. Сердце разрывается при одном только взгляде на бедняжку.

Иноземцев не стал впадать в подробности его знакомства с катакомбами Парижа, лишь указал на вход, что был в подвале его лаборатории, и на выход, кой аккурат недалеко от фонтана на овощном рынке располагался. И добавил – не удержался, – что неплохо бы подземные коридоры раз в сутки полицией патрулировать, а то ведь не каждому в них забредшему может повезти выбраться.

Ульяну Владимировну ждали в комнате для допросов – маленькое серенькое помещение, на окнах частая сеть решетки, посреди стол и два стула друг против друга. Она появилась в сопровождении полицейского, в том же голубом атласном платье, но без перчаток и украшений, перепачканная, как трубочист, с внушительной ссадиной на виске, волосы спутаны, щеки бледные, взгляд истомленный, обреченный, потухший. Сделала несколько шагов, прихрамывая и, ни на кого не глядя, села. Голову держала низко опущенной, вперившись взглядом в сцепленные на коленях пальцы.

Иноземцев первые несколько минут стоял словно громом пораженный. Проводил ее глазами от двери к столу и продолжал стоять, позабыв, зачем он здесь. Сердце сжалось помимо воли. Что бы она ни натворила в прошлом, сейчас ей поистине худо. Следы борьбы на одежде и лице – что это? – сопротивление полиции или следствие каких-то таинственных происшествий в доме на улице Риволи? А бледность, бороздки от слез, припухшие веки – сыграть такое невозможно, уж Иноземцев насмотрелся на истинные, искренние слезы и слезы лживые, к которым так часто прибегают пациентки по поводу и без.

Испуг и ужас в глазах, чуть подрагивающие плечи, но Ульяна уже не плакала, на ресницах не блестела влага, то была нервная дрожь…

Нет, Иван Несторович, остановись, ты опять на грани ей поверить!

Иноземцев вздрогнул, мотнул головой, поднял глаза на адвоката, не отрывающего сочувствующего взгляда от узницы, потом посмотрел на комиссара. Тот сделал причудливое движение бровями. Иноземцев не понял. Ташро недовольно закатил глаза и снова состроил чудную гримасу, указал на себя, потом на адвоката, следом на дверь. Мол, мы с месье Герши выйдем, а вы приступайте к беседе.

Доктор незаметно кивнул, но тотчас им овладел приступ трусости. Пока господа тихо покидали комнату, Иван Несторович пытался усмирить бешеное биение сердца, раза четыре повторив про себя, какая эта девушка лгунья, как опасно с ней связываться и какие мистерии способна она срежиссировать.

Поглядев на только что захлопнувшуюся дверь, он вдруг осознал, что поговорить с Ульяной будет не столь легко – наверняка комната прослушивалась. Он оглядел стены, заметил небольшое отверстие для воздуховода, но оно было тщательно забито тряпками. Какой-то отвлекающий маневр.

Делать нечего. Приблизился к столу, сел напротив. И опять засмотрелся. Бедненькая, измученная, сердечко едва бьется…

– Пришли позлорадствовать? – тихим шепотом спросила она по-русски, а потом подняла тяжелый, заплаканный взгляд.

В горле Иноземцева аж перехватило. Но он тотчас взял себя в руки.

– Нет, как можно, Ульяна Владимировна, зная вас, – так же тихо ответил он, придвинул стул ближе и наклонился, чтобы, если уж и подслушивал кто, слов разобрать не смог. – Очень хорошо, что вы меня узнали. А то ходят легенды, что у вас амнезия.

– Чего вам?

– Где Ромэн Лессепс? – в лоб спросил Иван Несторович и впился в нее взглядом, пытаясь подловить малейшее изменение в лице. Но Ульяна маски не сменила, лишь вдруг глаза ее заблестели, и по щеке скользнула слеза.

«У-уу, актриса из «Камеди Франсез», вторая Сара Бернар. Не верю, не верю!»

– Где Ромэн Лессепс? – повторил Иноземцев, еще более твердо, даже с ноткой требовательности. – Он ведь не умер, так? Обычно, когда тело тонет, при этом безжалостно опухает, что и опознать его нет никакой возможности, или обгорает, так что остается едва ль не головешка, обычно это подлог. Что вы задумали, Ульяна?

Девушка продолжала молчать, глядя вниз.

– Отвечайте, иначе…

– Иначе что? – с глубоким усталым вздохом проронила она.

– Иначе я сам догадаюсь.