Тайна «Железной дамы» - Страница 2

Тот даже подняться не соизволил, на рукопожатие не ответил, продолжал сидеть с гробовым молчанием и безжизненной неподвижностью. Не нуждался больше он ни в каком утешении. Только в гробу себя и видел или на дне Невы. Троянов говорил что-то, а Иван Несторович все представлял с наслаждением, как вода у лица плещется.

– Да не убивайтесь вы, юноша, так, – не отставал Алексей Алексеевич, – вам не придется краснеть, прятать глаза. Ну что случилось, то случилось. Ведь героем себя проявили, мужественно перетерпев все невзгоды. Поймают эту негодницу, уж далеко на шаре она не сможет улететь. Статью читали? – Главный доктор скользнул глазами в сторону газеты под локтями Иноземцева. – Вы настоящий рыцарь, Иван Несторович. Кто другой на вашем месте сдал бы ее полиции, хоть бы даже это дама. А вы – нет. Вы истинный джентльмен. И ведь гиены не испугались. Просто невероятно. А я вас – ругать… Ну простите, дурака старого! Такое ведь и вообразить… Гиена! Ручная гиена! Просто уму непостижимо… М-да. В больнице о вас только хорошее вспоминают – какой, говорят, благородный, бесстрашный. Единственно только… кхе-кхе, остаться вам нельзя никак, попросят вас все-таки из Петербурга. Уж примите эту горькую пилюлю. Мужайтесь, словом. Но все не так плохо – получите приват-доцента где-нибудь в Европах, с вашим-то багажом исследований.

Иноземцев продолжал сверлить взглядом очертания здания Царскосельского вокзала в окне напротив, но при последних словах глянул на заведующего обиженно исподлобья. Погонят, значит, в три шеи погонят. Сначала в сумасшедшем доме продержали, а теперь – пальцем на дверь. Не питал Иван Несторович никаких иллюзий насчет печального будущего своего. Да хоть на расстрел, завтра же, плевать! А сам продолжал с наслаждением представлять, какое небо Петербурга красивое, должно быть, сквозь толщу воды в реке по весне. К Зимней канавке идти надобно, там его никто искать не будет…

Но ошибся Иван Несторович. Троянов, оказывается, явился не только дабы утешить разнесчастную жертву неудачного полицейского сыска, а по просьбе главы больничного дела столицы, председателя Общества русских врачей – профессора Сергея Петровича Боткина. Тот просил осторожно и ненавязчиво пригласить Иноземцева к беседе сегодняшним же вечером.

Главу больничного дела по вопросу Иноземцева полицейские чиновники всего измучили. До того квартира ординатора и его рабочий стол в Обуховской больнице были подвергнуты тщательнейшему обыску. Записи доктора, пробирки, стекляшки, травяные заготовки – все старательно упаковали в ящики и свезли Боткину – де разбирайтесь, господин ученый, чем был занят главный подозреваемый. С ящиками сими и Троянову пришлось повозиться, и весьма скептически настроенному полицейскому врачу – Дункану, который, однако, лишь изредка наведывался узнать, как продвигается дело, и равнодушно выслушивал отчет ученых. Те же после нескольких недель изучения улик, после телефонного разговора с главным врачом психиатрической больницы Святого Николая Чудотворца, господином Чечоттом, пришли к выводу – несмотря на то что доктор Иноземцев страдал нервными расстройствами, тем не менее вел он весьма полезные исследования в области микробиологии и иммунологии, изучал споры, палочки и возбудители многих весьма распространенных заболеваний. К стекляшкам со штаммами была приложена целая стопка анализов больных, аккуратнейшим образом подшитая к одной из толстенных тетрадей, сплошь исписанной нервным почерком. Было бы весьма печально, ежели такая работа канула в Лету. А ну какое открытие сделано было в микробиологии или эти наблюдения позже путь проложат к возможным открытиям?

Долго решали, что делать с молодым доктором, но, как сильно Сергей Петрович ни желал оставить Иноземцева в столице при себе, в чиновничьих верхах было принято безоговорочное решение выслать его куда подальше.

Тогда профессор вспомнил, что вел переписку с одним удивительным биологом – основателем и организатором первой в Империи бактериологической станции. Характер у того был на удивление схож с нравом Ивана Несторовича. Илья Ильич Мечников – известный своей непревзойденной гениальностью, склонностью к авантюрному романтизму и вечными стычками с правой профессурой, которая, в конце концов, вынудила его оставить бактериологическую станцию в Одессе, – стал бы лучшим наставником Иноземцеву. Он и эксперименты на своем организме ставил точно так же, как Иноземцев, ничуть не страшась смерти. Ввел как-то себе в отчаянии тиф – хотел на тот свет отправиться вместе с занемогшей женой, но не умер, а открыл вакцину от сего страшного недуга – и себя спас, и супругу. А после этого загорелся идеей продления человеческой жизни. Пережив два неудавшихся самоубийства, он осознал истинную цену жизни.

Еще в марте, когда ординатор томился в лечебнице, Боткин написал Мечникову в Париж, куда тот отбыл нынешней зимой по приглашению самого Луи Пастера. Восторженными словами расписал Иноземцева – прилежного врача, ловкого хирурга, занятого теми же исследованиями, что проводил Илья Ильич и его французские коллеги, аккуратно намекнув, что сведения, собранные им, могли бы быть весьма полезны. И вскоре получил телеграмму: «Непременно просите приехать этого молодого медика к нам тчк в париже открыта вакцина против бешенства зпт мы рады принять любую помощь тчк»

Сенсационные новости о всемирном исследователе бешенства давно будоражили весь мир науки. Газетные издания разрывались от восторженных статей, вещавших о легендарном Луи Пастере, наконец победившем болезнь, многие столетия которая считалась неизлечимой. Его труды, поначалу оклеветанные, оболганные, не принятые никем, названные бесплодными и тщетными, привели к величайшему триумфу – сколько жизней будет теперь спасено. Количество больных, ринувшихся за лечением в кабинет Пастера в Эколь Нормаль, заставило ученый мир Парижа задуматься об организации сего процесса.